REVIEWS Slavica tergestina 6 (1998) 251 Marko Juvan, Domači Parnas v narekovajih. Parodija in slovenska knji- ževnost, Literatura, Ljubljana 1997, str. 296. В наши дни, когда литература постмодернизма обильно питается цитатами и, более того, ими живёт, когда художественный текст обрисовывается и образовывается именно благодаря внедрению в него различных дискурсов, Марко Юван в своей книге Domači Parnas v narekovajih. Parodija in slovenska književnost (Домашний Парнас в кавычках. Пародия и словенская литература) решил осно- вательно рассмотреть один из типов этих „заимствований”: паро- дию и пародийность как общее явление художественной литера- туры и как особое явление словенской литературы. Марко Юван научно мотивирует выбор области своих исследований следующим образом: „Наследие эстетической маргинализации пародии и её поверхностной трактовки, запертой в противоположные поэтиче- ские модели, прервалось лишь в XX веке, и не только потому, что наука – особенно после русской формалистской школы, которая впервые теоретически выдвинула понятие литературной эволюции как диалектических отношений между центром и периферией, ка- нонизацией и деканонизацией – была более склонна к неканоно- зированным и даже тривиальным областям художественной литера- туры, куда, начиная с XVIII века, в основном помещались паро- дийные произведения (в юмористических газетах и журналах или в комическо-развлекательных театральных жанрах).1 В XX веке са- мое понятие пародии приобретает вес в литературной и даже фило- софской (авто)рефлексии, в согласии с самим явлением пародии, которое вступает в центр художественных процессов и таким обра- зом вплетает свою ткань в модернистский и постмодернистский литературный канон.” (стр. 47). Таким „строго научным” авторам, каким является Юван, конечно не до синтеза, он не „забывает” о многочисленных подробностях во имя целого и, более того, не от- ходит ни на шаг от всего того, что уже было сказано на эту тему, чтобы найти свой путь и чтобы открыть то, что другие (многие другие!) ещё не открыли. Ювана интересуют как теоретические ис- ходные точки (о пародии и пародийности существует на всех евро- 1 Гёфеле, например, показал, как пародия к концу XIX века освобождалась от маргинального положения (в юмористической продукции Пунча она лишь подтверждала доминирующий эклектически-исторический канон) и что в силу полемических инверсий консервативной и тривиальной модели викторианской пародий она пробивалась в доминирующие направления неоромантической и модернистской литературы (Swinburne, Wilde, Joyce, Eliot). См. Andreas Höfele, Parodie und literarischer Wandel: Studien zur Funktion einer Scheribweise in der englischen Literatur des ausgehanden 19. Jhdts, Heidelberg 1986. Studia russica II Slavica tergestina 6 (1998) 252 пейских языках огромная литература и Юван знает и перечисляет её целиком), так и пародийные тексты в словенской литературе. В обеих этих областях М. Юван является представителем нового, со- временного типа эрудиции: если довести до крайности исходное наше положение, то можно сказать, что его книга представляет со- бою положительный пример возможных достижений „интернет- ской” культуры. Автор буквально всё подряд прочитал и сравнил с „живым” материалом словенской художественной литературы: и получилось требовательное, высоко профессиональное и обширное исследование. Единственное серьёзное замечание, которое всё-таки можно сде- лать автору, – это отсутствие синтетического заключения при сверх-капиллярности трактовки, как-будто у Ювана не хватило энергии (или желания) собрать в одну точку, как в своё время полагалось исследованиям „старого” типа, широкие и разветвлён- ные знания о пародии. И ещё одно замечание технического поряд- ка: хотя анализ движется от теории к праксису на основе европей- ского и домашнего научного опыта, теория вновь и вновь прони- кает на поверхность и тогда, когда речь идёт о произведениях словенского Парнаса; складывается впечатление, что автор не мо- жет удовлетвориться формулировками, которые он сам раньше вы- двинул: они всё расширяются и углубляются, и каждое исходное положение порождает очередное, более точное и новое положение. При такой строго научной книге одним из возможных путево- дителей по её страницам является перечень содержания. Книга делится на восемь глав: Трудности с пародией (Težave s parodijo, 13-20), О пародии когда-то (O parodiji nekoč, 21-44), О пародии се- годня (O parodiji danes, 45-77), О пародии по-словенски (O parodiji po slovensko, 79-100), Пародия как интертекстуальный род (Parodija kot medbesedilna vrsta, 101-157), Варианты и жанры пародии (Raz- ličice in žanri parodije, 159-196), О словенском литературном каноне (O slovenskem literarnem kanonu, 197-212), Пародия, литературный канон и эволюция (Parodija, literarni kanon in razvoj, 213-296). Каж- дая глава, в свою очередь, делится ещё на отдельные части; и по со- держанию, которое занимает три полных страницы, читателю сразу становится ясно, что пародия будет трактоваться как по отношению к эпосу, роману и стиху, так и по отношению к бурлеску, травести, имитации и карикатуре; дальше речь будет идти о том, как пародию понимали когда-то (как низкий и тривиальный жанр) и как её пони- мают сегодня (как центральный эволюционный жанр, который сыг- рал важную роль в процессе самоутверждения современной лите- ратурной самобытности). REVIEWS Slavica tergestina 6 (1998) 253 В своём вступительном слове, как видно уже в только что упо- мянутом содержании, Марко Юван подчёркивает, что он не пишет историю словенской пародии: „Такую книгу предстоит ещё напи- сать (по крайней мере хотя бы книжку о пародийности в лудизме, которой я в своём исследовании занялся лишь частично); мою трактовку проблемы (…) можно в каком-то роде считать теорети- ческой подготовкой к ней”. Будет жаль, если Юван такой истории не напишет (и как можно скорее), наряду с антологией пародийных текстов, ведь кроме него нет на словенском литературоведческом горизонте человека, который смог бы написать историю словенской литературы с точки зрения пародии: что и как подвергалось пароди- рованию, почему, когда и кто подсмеивался над кем-то, какие по- следствия можно обнаружить в эволюции словенской литературы, благодаря „развёртыванию” канона пародийным текстом. „Дыша” пародией, Юван до такой степени проник в её недры, что он мас- терски владеет всеми подробностями, затронутыми в самом её по- нятии. Как научный исследователь он нашёл свою золотоносную жилу, которая много обещает. Он сам объясняет, что пародия не подвергается имманентному анализу, ведь „пародия порождается как следствие интертекстуального отношения текста к широко опо- знаваемому субстракту” (стр. 20). Пародия – это всегда диалог и поэтому совсем неудивительно, что Юван – наряду с целой серией теоретиков пародии (несмотря на совершенство примечаний, не- плохо было бы добавить в конце книги и список употреблённой ли- тературы) – более глубоко и основательно опирается на Бахтина как теоретика диалога. Его прочтение Бахтина и подчёркивание его вклада в теорию диалога для понимания понятия пародии (стр. 51- 77) можно воспринимать как плодотворное прониковение в суть бахтинской мысли, да ещё как наглядный пример логичного и твор- ческого чтения „другого” теоретика. В главе Пародия как интер- текстуальный род и в особенности в той её части, где речь идёт об отношении между пародией и другими интертекстуальными родами и жанрами (бурлеск, имитация, травести, стр. 109), Юван указывает на возможность комбинаций различных теорий и на их тесное взаи- моотношение. Юван довольно упорно настаивает на различии между пародией когда-то и сегодня, – что вообще является предварительным знаком для любой дальнейшей трактовки пародии (т.е. для исторической перспективы эволюции жанра), – на специфичности пародии в период постмодернизма; кроме того особое внимание уделяется разнородному, разновидному и разветвлённому появлению пародии как интертекстуального жанра (рода), так и пародийности. Разницу между пародией и пародийностью устанавливает сам автор: паро- Studia russica II Slavica tergestina 6 (1998) 254 дия определяется как интертекстуальный литературный род, в то время как пародийность является свойством данных тропов, моти- вов, стихов. Таким образом подчёркивается разница между обоими понятиями: в то время как пародийность может являться не более, чем с трудом узнаваемой карикатурой или вообще любым уклоном от нормы, пародия гораздо более сильна, часто сатирична и юмори- стична, или гротескна. „В художественной литературе пародия всегда рассматривалась в роде придаточного атрибута самостоя- тельных текстов (у Аристотеля, Квинтиллиана, Скалиджерия, в не- которых кодификациях классицизма и иллюминизма), хотя порою обращалась и к отдельным текстовым элементам или пластам – к комическим ссылкам, намёкам, имитациям, к бурлескному или ге- роическо-комическому стилям. Пародию как определение стоит поэтому сохранить для отдельных, целостных текстов или совокуп- ности текстов, связанных между собой рядами инвариантов или родовых сходств (таким образом пародия становится генологи- ческим понятием), остальное можно определить как пародийное (пародийные ссылки, пародийный стиль и т.п.)” (стр. 41). Что касается самой пародии, Юван определяет её следующим образом: „Литературная пародия – это понятие, которое захва- тывает лишь узкое поле в широчайшей и необозримой области пародийных явлений (пародийных интертекстуальных фигур, па- родийных пластов и функций текстов, бурлескно-пародийного письма). Пародия является интертекстуальным родом при условии: (а) когда появляется как самостоятельный или как введённый текст (…); (б) когда такой текст обладает приёмами и прагматичными назначениями пародийности (несходством, карикатурностью; коми- ческой установкой: иронией, бурлеском, сатирой и т.п.); (в) когда фон, на который пародия интертекстуально опирается, является главным образом гомогенным (как конкретный текст или стиле- родовая условность) и когда адресат в состоянии распознать его или, по крайней мере, установить несходство между изображаемым и изображённым языками или же установить хотя бы его гипоте- тическое назначение и атрибуцию” (157). Особое внимание стоит обратить на две последние главы (О сло- венском литературном каноне; Пародия, литературный канон и эволюция), в которых Юван сначала ставит интересный вопрос: по- чему данные произведения создают канон одной (национальной) литературы и как, когда и благодаря чему художественное произ- ведение становится „классическим”, а потом развивает полную типологию (со)отношений между пародией, каноном и эволюцион- ными процессами в словенской литературе. Кроме „комически-раз- влекательного и сатирического употребления словенской класси- REVIEWS Slavica tergestina 6 (1998) 255 ки”, Юван анализирует и „литературно-критическую, сатирическую и рефлексивную тематизацию фонов”, чтобы наконец дойти до постмодернистской пародии. Постепенно складывается впечатле- ние, что нет автора в словенской литературе, который не писал бы пародий, и что пародия действительно незаменимый и вездесущий интертекстуальный род, на который до сих пор обращали слишком мало внимания. Marija Mitrović (перевод со словенского: Иван Верч) Быт старого Петербурга, сост. А. Д’Амелия, А. Конечный, Дж. П. Пиретто, “Europa Orientalis”, XVI, 1997, т.1 (стр.413), т.2 (стр.459). Изучению петербургской темы в русской литературе посвящено огромное число исследований. От Анциферова до Лотмана, попыт- ка определить роль города в русской истории и культуре породила богатую и своеобразную традицию. В эту традицию настоящий сборник вписывает ещё одну, значительную страницу. Статьи и ма- териалы, собранные здесь, посвящены иллюстрации конкретных, обиходных сторон городской жизни, освещению тех реальностей бытия, которые и составляли важную часть петербургского мифа. Работа делится на два тома. Составители распределили статьи и материалы хронологически: в первом томе находятся XVIII век и первая часть XIX века, во втором томе XIX и XX века. Сборник от- крывается библиографией А. Конечного, которая является „первой попыткой собрать материал по быту и зрелищной культуре Санкт- Петербурга – Петрограда”. Ключевую роль в реконструкции быта Петербурга имеет описа- ние его увеселений театрально-музыкального характера. Многие статьи сборника посвящены именно этому предмету. Театральные представления занимали значительное место в России XVIII века. Н. Огаркова (Праздники в Павловске при Дворе императрицы Ма- рии Федоровны) анализирует придворный быт конца XVIII и начала XIX века через призму праздников в Павловске, где в музыкально- театральных представлениях звучат некоторые постоянные сюжеты (темы „семейного очага”, „четырёх возрастов”, „славления монар- ха”), которые и являются лейтмотивами всех спектаклей. В своей статье (Комедия масок в России: первые связи с Италией, зарожде- ние нового увлечения) М. К. Пезенти ознакомляет читателя с опы- том некоторых трупп итальянских комедиантов, которые выступали при дворе императрицы Анны Иоанновны. Пышность и элементы